Великий герцог Мекленбурга - Страница 98

- Почему?

- Это война не последняя. Кто знает, может во время следующей, мы будем на одной стороне.

Сказав все это, я развернулся и отошел к Аниките.

- Вот что друг мой ситный, первым делом вели этих обалдуев взашей вытолкать за ворота. Что-то мне их рожи нравиться перестали. А вторым расскажи мне кто тебя ирода надоумил эдакие фортеля выкидывать? Я чуть не поседел раньше времени на твои фокусы глядя.

- Княже, чего ты гневаешься, - заюлил Вельяминов, - хорошо же все кончилось. А за ворота их никак нельзя, казаки там еще гарцуют, как бы беды не случилось.

- Ты мне зубы не заговаривай! Нельзя за ворота, спусти со стены на вожжах, только сабли не забирайте, а то их и слушать не станут. Ты мне скажи, почто ты, за малым делом, всех рейтар не погубил? Нас ведь тут и так мало.

- Каюсь князь, уж больно случай был удачный, нельзя было упустить.

- Ну, ладно, хорошо все то, что хорошо кончается.

Больше в тот день попыток штурма не предпринималось. На радостях от одержанной победы преподобный Сильвестр совершил благодарственный молебен в Софийском соборе. Пока православная часть нашего воинства торжественно молилась, я со своими драбантами охранял стены. Потом когда нас сменили, пришло время помолиться и нам. В дневном бою драбанты вели огонь из-за укрытий и почти не пострадали. Почти, потому что молодой парень из Ростока по имени Курт Вольски неосторожно высунувшись из бойницы, поймал стрелу. Мои драбанты гибли и раньше, но в Мекленбурге или Прибалтике под рукой всегда был лютеранский пастор который сделал бы все как полагается к большому удовольствию моих подчиненных. Вообще странное дело, наемники часто и с удовольствием нарушающие все заповеди христовы нередко очень щепетильны в вопросах религиозных обрядов и особенно погребения. Но, как вы понимаете, никакого пастора в Вологде не было, и быть не могло, как и лютеранского кладбища. Поэтому мне пришлось обратиться к епископу Сильвестру, чтобы Курта разрешили похоронить на православном. Тот немного подумав, дал позволение и даже пообещал помянуть новопреставленного раба божия в своих молитвах.

Драбант Вольски нашел свой последний приют на самом краю кладбища неподалеку от Глухой башни. Его товарищи с фон Гершовым во главе торжественно пропели:

-"Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобресть сердце мудрое." (пс.89.12)

А когда на гроб легла последняя горсть земли, Лёлик прочитал из молитвенника:

- Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?

Присутствующие на похоронах рейтары и некоторые горожане благоговейно молчали, и лишь отец Мелентий негромко спросил меня:

- Что он читает?

- Евангелие от Иоанна, - машинально ответил я ему.

Тот одобрительно покачал головою и больше не нарушал тишину. Когда все закончилось и люди стали расходится, я протянул монаху несколько серебряных монет.

- Прими отче на храм, с тем дабы о могиле позаботились.

Но Мелентий отведя мою руку ответил.

- О том и просить нечего, сей раб божий за нас живота лишился, а коли хочешь на храм пожертвовать, то вон отец-келарь Ильинского монастыря с кружкой на поясе ходит. Ему и пожертвуй.

- Это монастырский келарь? - Недоверчиво спросил я глядя на невероятно худого монаха в ветхом подряснике и с большой кружкой на цепи больше похожей на вериги.

- Сгорел его монастырь в смуту, - строго ответил мне иеромонах, - вот он обет и дал, что деньги соберет и восстановит. Да где же их соберешь, разор кругом! Никого смута не пощадила.

Ни говоря более, ни слова я подошел к погорельцу и высыпал в прорезь на его кружки пожертвование. Все-таки интересные священники попадаются иной раз на нашей земле. Одни за деньги бордель готовы освятить, другие во исполнение обета жить впроголодь! Подумав это, я вдруг поймал себя на мысли что считаю эту землю своей. Пусть сейчас я немецкий аристократ и родственник шведского короля. Пусть я наемник и как только окончится эта война я уеду отсюда. Пусть я никогда не был здесь прежде ни в это жизни, ни в прошлой. Все равно эта земля моя и люди вокруг мои соотечественники, хоть они так и не считают. Все равно.

На следующий после похорон день к нам снова пожаловали переговорщики от казаков. На сей раз главным парламентером был худой небогато одетый казак лет около сорока или более, с обветренным лицом. На этот раз я не стал говорить с ними один и вышел на стену в сопровождении преподобного Сильвестра и Вельяминова.

- Я хочу говорить с князем Мекленбургским, - заявил он, оглядев нас.

- А что, ты столь знатен, что говорить с епископом и русским боярином тебе не почину? - усмехнулся я в ответ.

- Но ведь ты командуешь здешними ратниками?

- Верно. Но кто ты, что бы я говорил с тобой?

- Мое имя Яков Неродич, а запорожцы прозвали меня - Бородавка. Я кошевой атаман.

- Чего ты хочешь атаман?

- Я хочу, чтобы вы заплатили нам выкуп. Тогда мы уйдем.

- А больше ты вор ничего не хочешь? - воскликнул Аникита.

- Не лайся боярин, я не с тобой речь веду, - ответил Бородавка презрительно.

- Креста на тебе нет разбойник! - возвысил голос епископ.

- Як то нема? - насмешливо изумился тот в ответ, расстегнув ворот, - а ось на шее?

- Прокляну! - почти проревел на это преподобный Сильвестр, но насмешливый казак только хмыкнул в ответ.

- Послушай меня атаман, - вступил в разговор я, - больше того что вы уже сделали, вы ничего сделать не сможете. За стены я вас не пущу, а посады вы уже пограбили, да пожгли. Скоро начнутся дожди, и вам ничего не останется, как уйти, потому что зимовать тут негде. Вы сами все разорили. Поэтому послушай доброго совета, иди отсюда подобру-поздорову. Может там, на Диком поле вы и рыцари, стоящие за христианскую веру против поганых. Но здесь вы просто разбойники, которых наняли польские паны, чтобы не подставляться под пули самим. Это не ваша война и вам тут делать нечего, уходите.