Великий герцог Мекленбурга - Страница 52

-- Ну, все, все...

Потом, подняв глаза, я с удивлением посмотрел на окружавших меня людей. В их глазах плескался ужас.

-- Оживил утопленницу! Колдун! -- слышалось отовсюду.

Казимир, похоже, тоже был под впечатлением от реанимации, однако встал между нами и остальными людьми, положив руку на рукоять сабли.

-- Стойте! -- закричал местным Онфим. -- Ну-ка назад!

Выйдя вперед, предводитель местных настороженно посмотрел на меня и проговорил:

-- Я много чего в жизни видел, но вот чтобы так утопленниц оживляли -- не припомню. Ты кто, немец?

Объяснять что-либо в такой ситуации было делом совершенно безнадежным, поэтому я, вздохнув, вышел вперед и объявил.

-- Всякий природный государь есть помазанник божий и тем от простых людей отличается, что его господь пометил. Французский король одним прикосновением лечит золотуху. Германский император взглядом кровь останавливает, ну а я вот всего лишь герцог и такого не могу, однако утопленниц иной раз возвращаю к жизни, если то господу бывает угодно. Нет в этом никакого колдовства или иной ворожбы, могу на том крест целовать.

-- Ты что же это, природный государь? -- недоверчиво переспросил Онфим.

-- Я -- великий герцог мекленбургский Иоганн Третий, по-вашему великий князь. Род мой ведется от ободритского князя Никлота, и в своей земле я все равно что царь. Многие короли во многих странах со мной в родстве состоят.

-- Хорошо, коли так, -- усмехнулся Онфим. -- А то я, про "природного государя" услышав, решил, что ты нам скажешь, будто ты царь Димитрий, чудесно спасшийся. А ты вот просто князь в неметчине. Как же ты к нам, такой красивый, попал?

-- Судьба, как видно, такая. Видать, господь решил тебе жизнь сохранить, воин. Боярин, поди, не похвалил бы тебя за то, что дочь его не уберег?

-- Не трави душу, немец. И так не уберег, ты хоть и оживил девку, а только с порушенной честью ей одна дорога -- в монастырь.

-- С чего бы это, неужто она вам живая меньше мила, чем утоплая?

-- Живая-то живая, да кто ее замуж-то теперь возьмет? Вот и выходит поруха чести боярской, а боярышне одна дорога -- в монастырь!

-- Да что ты заладил -- в монастырь да в монастырь! Может, там и нет никакого урона? После болота ляхи, прямо скажем, квелые были, а девку чести лишить еще постараться нужно.

-- Чего? Как это нет урона, -- а чего же она топиться побежала?

-- Чего побежала, а мало ли? Перепугалась, поди, на то она и девка. Вы вот что, найдите женщину бывалую, да вон хоть Никитичну. Она боярышню обмоет после болота, успокоит да и поглядит, чего и как. Вполне может быть, что и без монастыря дело обойдется, и ты без опалы останешься.

Онфим, бывший, как оказалось, приказчиком у местного боярина, ухватился за возможность реабилитироваться. Послали за Никитичной, истопили баню. Боярышня ждала приговора судьбы, тихонько плача. Когда появилась Сусанина, мы с Онфимом объяснили ей ее задачу. Старуха поохала, попричитала и резво взялась за дело. Но прежде чем она скрылась с боярышней в бане, я, улучшив момент, тихонько спросил -- есть ли в здешних лесах муравейники.

-- Есть, милостивец, как ни быть.

-- Ну, а раз есть, то сразу тебе говорю, старая, что ежели ты какой урон у боярышни сыщешь, то я тебя сам на этот муравейник голым задом пристрою.

-- Ты что же такое говоришь, батюшка, как же можно-то?

-- А девку молодую заживо в монастыре сгноить, значит, можно? А в чем она виновата -- разве в том, что ее защитить не смогли те, кому это положено.

-- Твоя правда, милостивец, а только обман-то вскроется, тогда как?

-- А вот ты и научишь ее, что делать, чтобы не вскрылся. Вот ни в жизнь не поверю, что ты своему деду девушкой досталась.

От моих слов старуха сначала выпучила глаза, а потом, усмехнувшись, ушла заниматься экспертизой. По моему ощущению, прошло минут сорок, когда Никитична вывела закутанную в рядно боярышню и передала ее на руки прислужницам. На немой вопрос, застывший в глазах Онфима, она, коротко перекрестившись, ответила:

-- Спас господь, не дал злому делу свершиться!

Онфим, истово перекрестившись, обрадованно прогудел:

-- Спаси тебя Христос, князь.

-- А что, баня-то хорошо топлена? -- поинтересовался я в ответ. -- А то вот я тоже в болоте изгваздался, и никому до того и дела нет.

-- Да протопили на славу, и то правда, чего жару-то пропадать. Попарься, князь, с дороги да дела ратного.

-- Ладно, пойду помоюсь, а то так есть хочется, что и переночевать негде.

Онфим понял намек правильно, и когда мы с Казимиром, напарившись, вышли -- нас с почетом проводили в горницу и с почетом усадили за накрытый стол.

-- Эх, после бани портки продай, а чарку выпей! -- вспомнил я суворовскую поговорку.

-- Твоя правда, княже, -- прогудел Онфим, подавая нам с Казимиром кубки. -- Не побрезгуйте, гости дорогие.

Гости не побрезговали и, выпив, не чинясь, взялись за ложки. Стол обилием не поражал, но, как говорила моя покойная бабушка, много чего пережившая в своей жизни, "жрите что дают". Потчевали нас кашей и ради постного дня печеной рыбой. Рыбка явно была местной, поскольку припахивала болотцем. Запивали все это дело квасом. Пока гости не насытились, говорить о делах -- верх неприличия. Поэтому боярский приказчик лишь подкладывал да подливал нам. Лишь когда мы наконец наелись, наступило время для серьезного разговора. Не дожидаясь расспросов, я сам рассказал Онфиму версию своих злоключений. По моим словам, к полякам мы попали случайно, а увидев жестокости, какие они творят с невинными людьми, решили оставить их и перейти к воюющим за правое дело при первом же удобном случае. Вот в окрестных болотах такой случай и подвернулся. Непонятно было, поверил ли нам наш собеседник, но виду не показал и, сочувственно покивав, произнес: